Премьеры молодых хореографов в Берлинском балете

Shut up and dance! («Заткнись и танцуй!») — дерзкое название программы, в которой Staatsballett с 2005 года показывает премьеры своих молодых хореографов. Почти все они действующие танцовщики компании. И даже звезды — как выпускница Пермского училища, бывшая москвичка и 15 лет первая солистка Берлинского балета Надя Сайдакова, поставившая Egopoint в сотрудничестве с диджеем Люком Слейтером.

Shut up and dance! Reloaded — что-то вроде наших канувших в Лету «Новогодних премьер» или «Мастерских новой хореографии» в Большом театре. Полигон для начинающих. Такие проекты в чести почти у всех мировых компаний. Оно и понятно. С хореографами беда не только в России, вышедшей из тоталитарной эпохи с парой-тройкой клонов Григоровича и десятком почти сразу утомившихся в современном танце новаторов. Хореографы кончаются везде. Их надо растить. А потому что в Москве, что в Берлине от таких премьер ждешь если не чуда, то хотя бы признаков его появления. Любые косвенные приметы годятся — новый сюжет, незатертая музыка, парочка нетривиальных, желательно неукраденных pas, а если с этим беда, так и быть — согласны на хороший свет и несколько приличных костюмов.

С внешним видом в Staatsballett все оказалось в порядке. Зрителю, набившему до отказа пурпурный зал Komische Oper, было на что посмотреть. Костюмы с иголочки и богатый светодизайн при нарочито скупой сценографии сигналили: с визуальной культурой у молодых нет проблем. Приятны стильные с черно-белыми op-art узорами костюмчики в миниатюре Space Control Аrea ирландки Кэтлин Попе. Умно, в духе картинок Эшера, где пол становится стеной или потолком в зависимости от ракурса, организовано пространство у хореографов Себастиана Нихиты и Мартина Бучко в Among Myselves. А какое многообещающее начало у композиции А Feelings of х+1=3 (хореограф Давид Симик)! Полумрак, сгущающийся арками, за которыми, кажется, прячутся подворотни большого и опасного города. Так и ждешь какой-нибудь грандиозной «Вестсайдской истории» на новый лад.

Но… увы. Хореографические высказывания сценографическим изыскам оказались не сомасштабны. Маленькие плюсы перечеркивались большими минусами, общими почти для всех: рыхлая драматургия, эклектичная лексика и полное отсутствие танцевальной дерзости. Поражали разве что танцовщики, бросавшиеся на какую-нибудь незамысловатость с таким энтузиазмом, словно ничего круче в жизни не танцевали. И самое удивительное — молодые хореографы повально заняты тем, чем следовало переболеть лет 20 назад: диалогами — разборками с классикой. Неважно — апеллировали, цитировали или пользовались ею как палочкой-выручалочкой. На пуанты в Among Myselves вдруг вставала балерина, и ее, жестковатое для эластичных перекатываний да падений, тело обретало желаемую вертикаль — так и хочется сказать власти: над собой и зрителем. В композиции, где размышляли об относительности, это можно было счесть за ход. Хуже, когда пуант не было, но их так и хотелось надеть на босоногих девчушек в ярких платьицах и пестрой, как клубный коктейль, хореографии: классические ножки, модернистские ручки и для шика немножко джазовых акцентов. Не говоря уже о вынырнувших из темноты трех баядерках в композиции Ксении Вист To be continued: поизгибавшись в позах «сосуд на голове», они перешли на новые ритмы, в очередной раз доказывая, что между старым балетным светом и новым не такая уж и пропасть.

Премьеры растущих в театре хореографов почти всегда ментальный портрет труппы. У Килиана растет одно, у Саши Вальц — другое. В Берлинском балете — третье. Стильные, образованные, с хорошим вкусом в музыке и одежде, любопытные по части формальных изысканий — вроде попытки Кэтлин Попе записать Сен-Санса в отцы электронной музыки, а «Умирающего лебедя» представить предтечей op-art-балета — молодые хореографы Берлина, осовременивая основное свое ремесло, не мудрят. Переоделись, подсветились, прибавили звука, добавили скорости — и вот она, техно-эра классического балета.

Квинтэссенцией такого подхода стала премьера Нади Сайдаковой Egopoint. Рассредоточив коллег по сцене, хореограф заставила их вкалывать наравне. Это плюс. Без надежды на хоть какую-нибудь учитывающую их индивидуальные качества яркую реплику. Это минус. Лаконичная сценография Лены Лукьяновой давала простор воображению: металлический треугольник в центре ярко освещенной сцены позволял кроить пространство как угодно. Но фантазия не разгулялась. Шесть танцовщиков и три танцовщицы в гимнастических костюмчиках прикладывались к треугольнику как к стриптизерскому шесту или балетному станку — обрести равновесие, показать роскошный шаг, продемонстрировать чудеса балансирования на движущейся поверхности (пришпиленная к полу одним углом геометрическая фигура вертится как флюгер или парусник в бурю). Не хватало только арбитров, показывающих моторным рекордсменам карточки с баллами. Но это уже юмор. А Надя Сайдакова, похоже, не шутит. Звездная команда (включая саму балерину) всерьез, до изнеможения носилась по сцене, раздираясь во всех видах шпагатов и изо всех сил выпрямляя и упрощая все то, что весь XX век другие хореографы накреняли, скривляли и закручивали.

Так осовременивать классику любят в России, совершая наивный и быстрый скачок из балетного класса сразу на дискотеку. Но в исполнении европейцев-универсалов эта очищенная от сложности, иронии, юмора и даже телесности хореография почти напугала. Может, это тренд? Может, и впрямь хватит болтать и мысли думать — пора танцевать? Двигать тело?

К счастью, несмелое «бу-у-у» в зале (не перекрывшее все же восторженных оваций) да еще мини-балет Тима Плегге Sonett ХVIII, показанный прежде, чем Сайдакова обрушила на зрителей свой моторный техно-опус, вселили надежду. Меланхоличная рефлексия на музыку Филиппа Гласа для четырех танцовщиков хоть и грешила переуплотненностью текста (хватило бы на четыре балета), но порадовала экспрессией и желанием рассказать о сложном и личном. Поэтично зарифмованные в асимметричной композиции дуэты, почти бытовая конкретика диалогов, юмор, наконец, которым разрешалось какое-нибудь пафосное сплетение рук, — на фоне мажорного дворца балетной культуры от Нади Сайдаковой эта вещь выглядела как старый дом с привидениями. Скрипучий, раздражающий, но куда более обаятельный.